Борзые и Борзятники Одессы

Охота.
…Турка подъехал к острову, остановился, внимательно выслушал от папа подробное наставление (впрочем, он никогда не соображался с этим наставлением, а делал по-своему), разомкнул собак, не спеша второчил смычки, сел на лошадь, и, посвистывая, скрылся за молодыми берёзками. Разомкнутые гончие прежде всего маханиями хвостов выразили свое удовольствие, встряхнулись, оправились и потом уже маленькой рысцой, принюхиваясь и махая хвостами, побежали в разные стороны.
-Есть у тебя платок? - спросил папа.
Я вынул платок и показал ему.
-Ну так возьми на платок эту серую собаку…
-Жирана? - сказал я с видом знатока.
-Да, и беги по дороге. Когда придёт полянка, остановись и смотри: ко мне без зайца не приходить!
Я обмотал платком мохнатую шею Жирана и опрометью бросился бежать к назначенному месту. Папа смеялся и кричал мне вслед:
- Смотри скорей, а то опоздаешь!
Жиран беспрестанно останавливался, поднимая уши и прислушиваясь к порсканью охотников. У меня не доставало сил тащить его с места, и я начинал кричать: «Ату! Ату!» Тогда Жиран рвался так сильно, что я насилу мог удержать его и не раз упал, пока добрался до места. Избрав у корня дуба тенистое и ровное место, я лёг на траву, усадил подле себя Жирана и начал ожидать. Воображение моё, как всегда бывает в подобных случаях, ушло далеко вперёд действительности: я воображал себе, что травлю уже третьего зайца, в то время, как в лесу отозвалась первая гончая. Голос Турки громче и одушевлённее раздался в лесу; гончая взвизгивала и голос её слышался всё чаще и чаще; к нему присоединился другой, басистый голос, потом третий, четвертый… Голоса эти то замолкали, то перебивали друг друга. Звуки постепенно становились сильнее и непрерывнее и, наконец, слились в один звонкий, заливистый гул. Остров был голосистый и гончие варили варом.
Услыхав это, я замер на своём месте. Вперив глаза в опушку, я бессмысленно улыбался; пот катил с меня градом, и хотя, капли, сбегая по подбородку, щекотали меня, я не вытирал их. Мне казалось, что не может быть решительнее этой минуты. Положение этой напряженности было слишком неестественно, чтобы продолжаться долго. Гончие то заливались около самой опушки, то отдалялись от меня; зайца не было. Я стал смотреть по сторонам. С Жираном было то же самое: сначала он рвался и взвизгивал, потом лёг подле меня, положил морду мне на колени и успокоился…
…Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне в голову, и я всё забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать. Но не успел я это сделать, как стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок, и больше я его не видал.
Но каков был мой стыд, когда вслед за гончими, которые в голос вывели на опушку, из-за кустов показался Турка! Он видел мою ошибку, (которая состояла в том, что я не выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это было сказано! Мне было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на седло.
Долго стоял я в полном отчаянии на том же месте, не звал собаки и только твердил, ударяя себя по ляжкам:
- Боже, что я наделал!
Я слышал, как гончие погнали дальше, как заатукали на другой стороне острова, отбили зайца и как Турка в свой огромный рог вызывал собак, - но всё не трогался с места…