Борзые и Борзятники Одессы

«…Нет, не будет этого счастья, - думал Ростов, - а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье!» Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матёрого волка, больше я не желаю!» - думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим отзвукам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу ему бежало что-то. «Нет, это не может быть!» - подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье - и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам, и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперёд и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была у него на дорого. Это был старый зверь, с седою спиной и наеденным красноватым брюхом. Он бежал неторопливо, очевидно убеждённый, что никто не видит его
Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивал блоху, щелкал ими на задних ляжках.
Улюлюлю, - шёпотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши…
Улюлю!..- не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его
добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины впоперечь волку: и еще быстрее, обогнав её, понеслись собаки. Николай не слыхал ни своего крика, не чувствовал, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления к лощине. Первая показалась вблизи зверя чёрно-пегая широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на неё и, вместо того, чтобы наддать, как это она всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
-Улюлюлюлю! - кричал Николай.
Красный Любим выскочил из-за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи, но в ту же секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щёлкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперёд, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
«Уйдет! Нет, это невозможно», - думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
-Карай! Улюлю!..- кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки, было видно, что расчёт Карая ошибочен. Николай уже недалеко впереди себя видел лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти навстречу. Ещё была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щёлкнул зубами - и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
Караюшка! Отец!..- плакал Николай…
Старый кобель, со своими мотавшимися на ляжка клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, ещё дальше спрятав полено между ног, и наддал ходу. Но тут - Николай видел только, что что-то сделалось с Караем, - и он мгновенно очутился на волке и с ним вместе покатился в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из-под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), - минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни…»

«…Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником…
Куда головой лежит? - спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру , не вылежал и вскочил. Стая гончих, на смычках с ревом понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники-выжлятники с криком «стой!», сбивая собак; борзятники с криком «ату!»; направляя собак - поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа, дядюшка летели, сами не зная куда и как, видя только собак и зайца и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повёл ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон, … и, наконец выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но далеко ещё не подвинулись к нему, как из-за них вылетела илагинская красавица Ёрза, приблизилась на собаку расстояния, со страшною быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца, и, думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал ещё шибче. Из-за Ёрзы вынеслась широкозадая чёрно-пегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
Милушка, матушка! - послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ёрза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь, как бы не ошибившись теперь, схватить за заднюю ляжку.
Ёрзынька! Сестрица! - послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ёрза не вняла его мольбам. В тот самый момент, когда надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьём. Опять Ёрза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему
Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! - закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с двумя первыми собаками, выдвинулся из-за них, наддал со страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его…»